Шапир, Максим Ильич

Внук поэта Г. В. Шапира (1885—1960), сотрудника дореволюционных большевистских изданий. Родители — инженеры: отец — И. Г. Шапир (1920—1982), мать — Л. М. Шапир (род. 1935).

В 1994  г. окончил с отличием филологический факультет Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова (МГУ), куда поступил в 1979 г. В 1999 г. защитил кандидатскую диссертацию по русской литературе (тема: «Стихотворное наследие Г. С. Батенькова: Проблемы текстологии и поэтики»), а год спустя — докторскую диссертацию по двум специальностям — русская литература и русский язык (тема: «Язык — стих — смысл в русской поэзии XVIII — первой половины XIX вв.»). Статьи, положенные в основу обеих диссертаций, собраны в 1-м томе книги Шапира «Universum versus» (2000. Кн. 1; 2-й том, содержащий работы о стихе XX в. и исследования по истории стиховедения, вышел посмертно в 2015 г.).

В 1992—1993 академическом году по гранту Русского исследовательского центра Гарвардского университета Шапир работал в Гарвардском университете и Массачусетском технологическом институте с материалами из личного архива Р. О. Якобсона. В 1994—1998 и в 2000—2001 гг. читал лекции по стиховедению на филологическом факультете МГУ. В 2005—2006 гг. читал курс по теории стиха в Институте мировой культуры МГУ. В 2000—2002 гг. Ш. — старший научный сотрудник, а с 2003 г. — главный научный сотрудник Института мировой культуры МГУ. С 2001 г. — ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН, где работал в секторе теоретического языкознания.

Шапир отстаивал последовательно филологический подход к явлениям культуры, совмещающий методологию литературоведения и лингвистики, и давал следующее определение филологии: «Главный предмет филологии — текст и его смысл»; из всех гуманитарных наук только филологию интересует «текст как целое [...], то есть уникальное, неповторимое единство смысла во всей полноте и в любых тонкостях его материального воплощения в чувственно воспринимаемой форме» (Шапир М. И. Филология как фундамент гуманитарного знания. — 2002. — С. 57). Такое понимание филологии в русской традиции восходит к Г. О. Винокуру. В 1980-е — 2000-е годы одним из немногих последователей Винокура был Шапир, который при этом сумел синтезировать достижения двух ответвлений русского формализма — петроградского ОПОЯЗа (прежде всего Ю. Н. Тынянова), с одной стороны, и Московского лингвистического кружка (МЛК), с другой.

Пропагандистом МЛК в структуралистскую и постструктуралистскую эпоху был М. Л. Гаспаров, которого Шапир считал своим неофициальным учителем, чье дело он продолжал и с которым, как всякий выдающийся ученик, часто не соглашался и спорил — в частности, в статье «Гаспаров-стиховед и Гаспаров-стихотворец», опубликованной в 1996 г.  в сборнике в честь 60-летия М. Л. Гаспарова (см.: Шапир М. И. Universum versus. Кн. 2. — 2015. — С. 405—438). Более того, Шапир как методолог и практик плодотворно использовал конкурирующие, некогда антагонистические тенденции как внутри самого МЛК, так и в последующей интеллектуальной эволюции его участников — шпетианскую феноменологию М. М. Кенигсберга, фундаментальный филологизм Г. О. Винокура, структурализм Р. О. Якобсона и квантитативную поэтику Б. И. Ярхо. Шапир опубликовал ряд основополагающих работ, посвященных наследию и биографии этих ученых, подготовил к печати «Филологические исследования» Винокура (М.: Наука, 1990. 452 с.) и «Методологию точного литературоведения» Ярхо (М.: Языки слав. культур, 2006. 960 с.; совместно с М. В. Акимовой и И. А. Пильщиковым). Эти издания снабжены обширными историко-научными комментариями, перебрасывающими мост от околореволюционной эпохи к современности.

Научной работой Шапир начал заниматься еще в студенческие годы. Первые статьи молодого исследователя были напечатаны в 1986—1987 гг. в «Вестнике Московского университета». С 1987 г. Шапир становится постоянным автором журнала «Известия РАН. Серия литературы и языка», с 1989 г. регулярно публикуется в журнале «Russian Linguistics», с 1992 г. — в «Вопросах языкознания», с 1994 г. — в «Вопросах литературы». Его статьи печатались (в том числе посмертно) в сборниках «Славянский стих» (1996—2009) и «Логический анализ языка» (2006—2008). Значительный резонанс вызвали статьи и заметки Шапира, опубликованные в литературно-критических журналах — рижской «Даугаве» (1989—1990) и московском «Новом мире» (2002—2004).

В 1994 г. совместно с И. А. Пильщиковым Шапир основал двуязычный журнал по русской и теоретической филологии «Philologica». В послесловии к первому тому Шапир писал: «Специфика издания определяется тем, что в области русистики это практически единственный журнал, рассматривающий вопросы культуры sub specie philologiae. [...] Нас интересует такая лингвистика, которая видит в языке прежде всего выражение смысла и манифестацию культуры, и наоборот, для нас неприемлемо никакое литературоведческое построение, если оно не базируется прочно на данных языка в широком смысле слова». В 1994—2006 гг. вышло 8 томов (20 номеров) журнала общим объемом более 2,5 тыс. страниц (в 2012 г. в электронной форме вышел т. 9, посвященный памяти Шапира; печатный вариант мемориального тома увидел свет в следующем году в серии восточноевропейских исследований амстердамского издательства «Pegasus»). Издание вызвало полтора десятка рецензий в России и за рубежом. С 2000 по 2015 г. выходило книжное приложение к журналу — серия «Philologica russica et speculativa».

Шапир был филологом широчайшего профиля. Он опубликовал более 150 статей по теории и истории русского стиха, лингвистической поэтике, исторической стилистике, истории русского литературного языка, истории русской литературы, текстологии, истории филологических наук, активно разрабатывал и применял статистико-вероятностные методы для изучения стиха и поэтического языка. Одно из наиболее существенных его достижений — это оригинальная по своим принципам и выводам общая теория стиха.

Исходный тезис программной статьи Шапира «На подступах к общей теории стиха» (1998) — утверждение о том, что такой теории «как единой отрасли знания до сих пор не существует», поэтому основная задача — заложить для нее основу, дав непротиворечивые определения базовых стиховедческих понятий. Чтобы это сделать, необходимо, считал Шапир, найти единый подход к трем фундаментальным теоретико-стиховедческим вопросам — о соотношении стиха и прозы, о соотношении стиха и языка и о соотношении стиха и смысла. Начинать, по убеждению исследователя, нужно с проблемы стиха как особой формы речи в его отличии от прозы. В статье «“Versus” vs “prosa”: пространство-время поэтического текста» (1995) Шапир дает феноменологическое определение стиха: любой стих представляет собой систему сквозных принудительных членений, структурирующих в тексте дополнительное (четвертое — по отношению к речевой, языковой и семиотической координатам) измерение, единицы которого связаны между собой парадигматически, то есть как реализации (варианты) единого инварианта, подобно соотношению между этическими и эмическими единицами языка (Шапир М. И. Universum versus. Кн. 1. — 2000. — С. 36—75). Из этого определения в статье «На подступах...» дедуктивно выводятся все прочие теоретико-стиховедческие понятия: системы стихосложения, метр, ритм, рифма, строфа, твердая форма и др. (Там же. — С. 76—90).

В исследованиях по теории стиха Шапир не ограничивается областью стихотворной формы. В статье «Metrum et rhythmus sub specie semioticae» (1990) он дал теоретические определения метра и ритма и показал, что они отвечают за разные зоны стиховой семантики. В этой работе пересматриваются представления о том, что ритм есть либо система отклонений от метра (так думал Андрей Белый, от работ которого принято отсчитывать историю современного стиховедения), либо конкретная реализация абстрактной метрической схемы (как полагали другие теоретики стиха от Б. В. Томашевского и В. М. Жирмунского до М. Л. Гаспарова). Метр как общая закономерность и ритм как единичный факт противостоят друг другу как различные способы осу­ще­ствления единого ритмического задания — Ритма как принципа организации поэтического текста. Для Белого, Томашевского и Жирмунского метр был законом, а ритм — тенденцией; для Шапира и ритм и метр — тенденции, и они не выводимы один из другого. Ритм невыводим из метра и не является его частным случаем, поскольку, имея возможность нарушать метр, может быть от него независим, автономен. В свою очередь, метр невыводим из ритма, поскольку ритмически идентичные строки могут по-разному интерпретироваться в зависимости от метрического контекста. Метры и ритмы не предстают как нечто раз и навсегда данное: они непрерывно «перетекают» друг в друга; поэтому Шапир говорит о двух взаимно противонаправленных и взаимосвязанных процессах — «метризации» ритма и «ритмизации» метра (Шапир М. И. Universum versus. Кн. 1. — 2000. — С. 91—128). Эти понятия исследователь  соотносит с понятиями «логаэдизации» и «верлибризации», введенными ранее В. П. Рудневым. Действительно, превращение ритма в метр — это движение в сторону логаэда, а превращение метра в ритм — движение в сторону верлибра.

Шапир совмещал в себе лингвиста и литературоведа, новатора и традиционалиста, теоретика и эмпирика. Его исследовательский стиль характеризуется как стремлением к фундаментальным теоретическим обобщениям, так и тщательностью разработки эмпирического материала. Работы по истории русского стиха мыслились автором как развернутые иллюстрации к тому или иному тезису общего теоретико-методологического построения.

Так, в статье «“Горе от ума”: семантика поэтической формы» (1992) Шапир изучал, как связаны между собой различные элементы художественного текста: жанр, сюжет, персонаж, стиль, стих, язык и т. д. Исследователю удалось, опираясь на точные цифры, продемонстрировать смешанный трагико-комический характер пьесы Грибоедова: оказалось, что по многим параметрам это произведение находится ровно на полпути между комедией и трагедией (Шапир М. И. Universum versus. Кн. 1. — 2000. — С. 252—276).

В статье «У истоков русского четырехстопного ямба» (1996), посвященной стиху раннего Ломоносова, Шапир задался вопросом о генезисе ритмики русского ямба и неожиданно для самого себя обнаружил, что своим ритмическим обликом русский классический стих обязан воцарению Елизаветы: необходимость ввести в оду монаршье имя, каждая форма которого содержит один-два пиррихия, заставило Ломоносова полностью пересмотреть собственную более раннюю теорию и практику стихосложения (Шапир М. И. Universum versus. Кн. 1. — 2000. — С. 131—160). В статье «Ритм и синтаксис ломоносовской оды» (1999) выяснено, что эта реформа, существенно расширив ломоносовский словарь, перестроила весь поэтический синтаксис: появление «длинных» слов привело к удлинению предложения и усилению межстрочных грамматических связей; в результате сформировался классический строфико-синтаксический период (Там же. — С. 161—186). Как показано в статье «Три реформы русского стихотворного синтаксиса» (2003), дальнейшее усиление межстрочных синтаксических связей привело к тому, что на смену классической системе поэтического синтаксиса пришла «романтическая» («асинтаксическая»), а затем «модернистская» («парасинтаксическая») (см.: Шапир М. И. Статьи о Пушкине. — 2009. — С. 11—70).

Шапир сформулировал новый подход к проблемам сравнительно-исторического стиховедения: изучение формальной и семантической деривации стихотворных размеров должно основываться не на их сходстве, а на закономерных различиях. В статье «Гексаметр и пентаметр в поэзии Катенина» (1994) реконструирована метрическая, ритмическая и семантическая эволюция русского гексаметра и его дериватов за сто лет (1730—1830-е годы) и одновременно показано, что своеобразие темы, сюжета, жанра, персонажей, стиха и стиля написанной пентаметром поэмы Катенина «Инвалид Горев» (1835) определяются зависимостью и отталкиванием от Гомеровой «Одиссеи» (Шапир М. И. Universum versus. Кн. 1. — 2000. — С. 277—334).

В области прикладного стиховедения Шапир поставил и решил интереснейшую методологическую задачу — построение сквозного контрастивного описания двух групп текстов, сопоставленных по всем стиховым и языковым параметрам. Речь идет об исследовании «Феномен Батенькова и проблема мистификации» (1997—1998), в котором Шапир, использовав целый комплекс традиционных и оригинальных приемов филологического и статистического анализа, убедительно предположил, что половина батеньковского поэтического корпуса, скорее всего, представляет собой одну из ярчайших литературных мистификаций XX столетия, автором которой является исследователь творчества Батенькова филолог и поэт А. А. Илюшин (Шапир М. И. Universum versus. Кн. 1. — 2000. — С. 335—458). Эту работу Шапир защитил в качестве кандидатской диссертации (в присутствии А. А. Илюшина как научного руководителя). При этом оппоненты (М. Л. Гаспаров и А. Л. Гришунин) сочли авторство Илюшина бесспорно доказанным, в то время как сам диссертант утверждал, что неопровержимо доказать факт подделки ему не удалось: имеющегося на сегодняшний день арсенала лингвостиховедческих средств для этого недостаточно. Эта задача была решена только два десятилетия спустя (см.: Шеля А., Плехач П., Зеленков Ю. Феномен Батенькова и проблема верификации авторства: многомерный статистический подход к нерешенному вопросу // Acta Slavica Estonica. — [T.] XII: Пушкинские чтения в Тарту, 6. Вып. 2: Пушкинская эпоха. — Тарту, 2020. — С. 131—165).

С вопросами исторической грамматики русского стиха у Шапира тесно связаны проблемы истории русского литературного языка и исторической стилистики. В развернутых рецензиях на книги Б. А. Успенского Шапир убедительно критиковал теорию церковнослав.-рус. «диглоссии» (Russian Linguistics. — 1989. — Vol. 13, № 3. — P. 271—309; Philologica. — 1997. — Т. 4, № 8/10. — С. 359—380). В 1999—2002 гг. в статье «Барков и Державин: Из истории русского бурлеска» исследователь сформулировал тезис о принципиальной роли ирои-комики и бурлеска в национальной лит. традиции (А. С. Пушкин. Тень Баркова: Тексты. Комментарии. Экскурсы. — 2002. — С. 397—457). На этой основе Шапир совместно с И. А. Пильщиковым (статья «Эволюция стилей в русской поэзии от Ломоносова до Пушкина», 2006) начал разрабатывать новую глобальную модель эволюции русских поэтических стилей, построенную на противопоставлении двух типов стилистической организации: гомогенного и гетерогенного. Стили гомогенного типа основаны на соположении элементов, равных по своему регистру, а гетерогенного — на неравенстве и стилевых контрастах (см.: Шапир М. И. Статьи о Пушкине. — 2009. — С. 218—246).

В русле интереса к бурлескной поэтике лежит и критическое издание лицейской баллады А. С. Пушкина «Тень Баркова: Тексты. Комментарии. Экскурсы» (2002), осуществленное совместно с И. А. Пильщиковым и вызвавшее бурную полемику.  Издание «Тени Баркова» ставило перед собой не только историко-литературные цели — оно представляет собой первую попытку реализации текстологической концепции Шапира. В его статье «О текстологии “Евгения Онегина” (орфография, поэтика и семантика)» (1999) был выдвинут тезис о принципиальной недопустимости снятия омонимии при модернизации пушкинского правописания (а именно такая практика принята в современных академических изданиях) — хотя в отдельных случаях разрешение неоднозначности возможно как высоковероятная гипотеза. Суть проблемы не в том, что одну интерпретацию можно счесть более вероятной, чем другую, а в том, что в контекстах такого рода неоднозначность (как преднамеренная, так и непреднамеренная) объективно присутствует в тексте и потому должна быть сохранена (см.: Шапир М. И. Статьи о Пушкине. — 2009. — С. 249—264).

В статье «Об орфографическом режиме в академических изданиях Пушкина» (2001) принципиальное для Шапира представление о потенциальной значимости формы распространено на все уровни и аспекты поэтического языка, включая орфографию и пунктуацию. Подлинная цель научной подготовки текста — не приближать памятник к читателю, а, напротив, приближать читателя к памятнику. Академическое издание литературного произведения должно ориентироваться не на современные эдиционные «правила», а на совокупность орфографических, версификационных и иных норм, действовавших на протяжении изучаемого исторического периода. Отсюда следует отказ от модернизации и произвольной унификации орфографии и пунктуации изучаемого текста, которые неминуемо ведут к искажению смысла произведения, его языковой и стихотворной формы (Шапир М. И. Статьи о Пушкине. — 2009. — С. 265—274). Концепция Шапира получила развитие в статье: Перцов Н. В., Пильщиков И. А. О лингвистических аспектах текстологии // Вопросы языкознания. — 2011. — № 5. — С. 3—30.

В статье Шапира «“Евгений Онегин”: проблема аутентичного текста» (2002) посмертная история пушкинского текста рассматривается как история его искажения: в изданиях, в том числе научных, канонизированы варианты, отвергнутые Пушкиным, и узаконены многие ошибки и опечатки. В этой же статье и в продолжающей ее полемической заметке «Отповедь на заданную тему» (2003) обсуждается вопрос о том, в какой мере последнее прижизненное издание «Онегина» (1837) может быть использовано в качестве источника критического дефинитивного текста. Анализируя многочисленные разночтения между изданиями, Шапир доказывает, что оно в наибольшей степени отражает авторскую волю (Шапир М. И. Статьи о Пушкине. — 2009. — С. 275—319).

Интересы Шапира — историка и теоретика литературы не ограничивались поэзией XVIII и XIX вв. Ему принадлежит несколько важных работ по поэтике Ф. Сологуба, Хлебникова, Маяковского, Мандельштама, Пастернака, Твардовского, Д. А. Пригова, Т. Кибирова (см.: Шапир М. И. Universum versus. Кн. 2. — 2015).

За всеми сюжетами исследований Шапира просматривается высшая цель: понимание и истолкование дошедшего до нас текста. Это ни в коем случае не погоня за новыми и неожиданными толкованиями. Конкретные интерпретации, сколь бы неожиданными и неортодоксальными они ни были, никогда не грешили произвольностью. Вслед за Г. Г. Шпетом и Б. И. Ярхо Шапир считал науку не столько особым способом познания, сколько особым способом изложения познанного — специфичным языком духовной культуры. В русской филологии Шапир был одним из немногих, кто признавал верифицируемость эмпирических данных и фальсифицируемость теории обязательными для гуманитарных наук. Как методолог науки Шапир был последователем К. Поппера и как никто другой понимал, что научное высказывание — это высказывание принципиально опровергаемое. Он хотел, чтобы его научные построения обсуждались и, если доказана их непригодность, отвергались, а в противном случае — принимались в качестве общеобязательных.

Шапир скоропостижно скончался во время отдыха в Словении на озере Бохинь. Похоронен на Донском кладбище в Москве.